Что-то с памятью моей стало - всё, что было не со мной, помню
Собственно, эта зарисовка должна была стать штрихом к тексту побольше, мне просто пришлось прописать отдельно сложившуюся в голове картинку знакомства персонажей, чтобы она не мешала продумывать сюжет. Ну и захотелось посмотреть, как читатели отнесутся к новому оригинальному персонажу. А читатели взяли и не отнеслись никак. Даже бартерщики этот текст обошли стороной. Ну раз так... Я подумала - и не стала писать другой текст. 
Автор: Tinka1976
Бета: dragonseul
Размер: мини, 1568 слов
Канон: CSI: Miami
Пейринг: Горацио Кейн/Марисоль Делко, Горацио/ОЖП
Категория: гет
Жанр: флафф, романс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Во время очередного визита на кладбище Горацио встречает странно одетую женщину. Но, как известно, по одёжке только встречают.
читать дальше
Цветок был всего один. Скромная, очень нежная розочка. Не букет, как на годовщину их встречи или день её рождения. Этот день не был чем-то памятен. Обычный рабочий день, до отказа наполненный исковерканными судьбами и чужим страданием, выглядывающим из каждой улики.
В такие дни Горацио старался не приезжать сюда. Не хотел, чтобы вся та грязь, с которой он имел дело по долгу службы, как-то связывалась с Марисоль. К ней он обычно приезжал поделиться чем-то радостным. Успешно завершённым делом, спасёнными жизнями, благодарностью родных.
Сегодня поделиться было нечем, но Горацио вдруг очень захотелось приехать. Посидеть, прижимаясь к нагретому за день камню надгробия, словно к тёплому боку. И – что греха таить – помечтать.
Ни на секунду не забывая о том, что этому не суждено сбыться, представить небольшой уютный дом, наполненный вкусными кухонными запахами и детским смехом.
Боковым зрением Горацио видел, как на дороге остановилось такси, и из него вышла странная женщина. Он так и подумал сразу – странная, а в следующий миг удивился, почему в голову пришло именно это слово. И только когда женщина неуверенно пошла вдоль надгробий, сунув руки в карманы и по самую колодку увязая в земле, он понял: туфли и кардиган. Дорогие изящные туфли на довольно высоком каблуке явно не были предназначены для прогулок по кладбищам. К ним полагался бы не менее дорогой и элегантный костюм или вечернее платье. А на женщине был растянутый кардиган крупной вязки, с подвёрнутыми рукавами и очень глубокими карманами. Когда-то кардиган был сиреневым, но сейчас от цвета осталось одно воспоминание. Такой кардиган можно надеть для работы в саду поздней осенью или, на худой конец, в такой можно укутаться, посиживая в беседке: в том же саду, только зимнем, среди прихваченной инеем травы, с непременной кружкой горячего глинтвейна в руках.
Эта несуразица несколько изменила направление мыслей Горацио. В Майами не бывает заморозков, но он прекрасно представлял, как они могли бы сидеть таким зимним вечером на террасе или на качелях на заднем дворе. Холодный ветер трепал бы листья пальм, а Марисоль наверняка не преминула бы опробовать какой-то новый рецепт глинтвейна. Горацио усмехнулся, живо представив нетерпеливый блеск её глаз, пока она, затаив дыхание и удерживая готовую озарить её нежное личико улыбку, пытается угадать, по вкусу ли ему пришлась такая вариация напитка.
Он практически чувствовал вкус этого глинтвейна на языке, когда тихое чертыхание неподалёку вырвало его из раздумий. Оказалось, та странная женщина шла в его сторону, вглядываясь в надписи на надгробиях. Споткнувшись в очередной раз из-за ушедшего глубоко в землю каблука, она негромко выругалась, сняла туфли и дальше пошла босиком.
– Извините, – обнаружив, что её заметили, сказала она, – это тридцать девятый ряд? Мне казалось, он где-то тут, недалеко от входа.
– Всё верно, – кивнул Горацио. – Только вам нужно было попросить таксиста подвезти вас к южному входу.
– О, – усмехнулась она. – Это утешает. А то я начала опасаться, что впадаю в маразм.
С этими словами женщина опустилась на землю прямо там, где стояла, небрежно бросив свои туфли на траву, и достала из необъятных карманов кардигана блокнот такого большого формата, что его можно было бы назвать миниатюрным альбомом. Выудив из другого кармана карандаш, она начала торопливо писать что-то в блокноте. Понаблюдав некоторое время за ней, Горацио решил, что блокнот всё же следует считать альбомом – судя по хаотичности движений, женщина не писала, а рисовала.
– А вы не могли бы снова посмотреть наверх? – внезапно попросила она, не прекращая своего занятия. – Так, как вы смотрели, когда я подходила.
Горацио выполнил просьбу, продолжая краем глаза наблюдать за взбалмошной незнакомкой. Почему-то он считал, что художники не спрашивают разрешения только у неодушевлённых предметов.
– Я не буду это выставлять, – сказала женщина, словно услышав его мысль. – Я больше не буду ничего выставлять. Скорее всего, никто вообще этого не увидит.
– Даже я? – усмехнулся Горацио.
– Вы? – казалось, женщина всерьёз раздумывает над этим простым вопросом. – Наверное, вы имеете право взглянуть, – решила она.
– Но вам не хотелось бы показывать?
Женщина молча пожала плечами и села удобнее, поджав ногу под себя. От этого движения полы кардигана разошлись, и Горацио убедился в правильности своей догадки: под ним оказалось что-то дорогое и красивое, судя по переливам ткани, туго обтянувшей бёдра художницы.
– Вы сбежали с выставки?
– Что? – женщина наконец посмотрела прямо ему в лицо. – А… Нет, – тряхнула головой она. – Я не выставляюсь с тех пор, как… – движения карандаша замедлились. – Вы часто приходите к ней? – Горацио замешкался с ответом от столь неожиданной смены темы, а женщина продолжила: – Мне кажется, часто. А я не была здесь с похорон. Как думаете, это значит, что я бесчувственная?
– Я думаю, это значит, что вам больнее, чем другим, – помолчав, ответил Горацио. – Впечатлительным людям вообще бывает сложно находиться на кладбище.
– Может быть, – карандаш снова летал над листом. – Но я ужасно злилась. Мне до сих пор иногда кажется, что он предал меня.
– Но злились вы на себя, за то, что невольно предали его, оставшись в живых, когда он мёртв?
– О, нет, – женщина усмехнулась и покачала головой. – Если бы он не предал меня, они тоже были бы живы. Ларри было всего сорок восемь, как и мне. Мы учились в одном классе и поженились сразу после школы. Кто мог сказать, что он станет аферистом и кинет компаньонов? А они устроили так, что его машина потеряла управление и врезалась в стену за день до того, как мы отметили бы тридцатую годовщину свадьбы. Нашей дочери было столько же, – она кинула быстрый взгляд на надгробие с датами рождения и смерти.
– Марисоль – моя жена, а не дочь, – покачал головой Горацио.
– Простите, – женщина смутилась, потом лукаво улыбнулась. – Ей повезло в любом случае.
– Так вы – Тереса Киллиан? – Горацио сопоставил данные и вспомнил это дело. Автокатастрофа, двое погибших. Это было два года назад. Неужели она с тех пор так и не была на кладбище?
– Вы меня знаете? – Тереса зябко повела плечами, резким движением захлопнула альбом, сунула его в карман. – Ах, да… – словно что-то припомнив, поморщилась она.
– Тереса, я не осуждаю вас, – торопливо сказал Горацио. – Мои коллеги вели расследование и вынуждены были задавать вам вопросы. Даже если они были неприятными.
– Ваши коллеги дружно поражались моей слепоте, – горько усмехнулась Тереса. – Что ж, они были правы. Прошло всего два года, а я ухитрилась вновь совершить ту же ошибку. Довериться проходимцу. Обручиться с ним. И вот сегодня он привёл свою любовницу. Думал, я не замечу ничего и организую ей ковровую дорожку под сенью своей славы…
Горацио молчал. Все слова о том, что художник видит мир и людей не так, как другие, иначе ему никогда не стать известным, о том, что доверчивость – не порок, что все ошибаются, казались выспренними и даже грубыми.
– Скажите, – внезапно оборвав сама себя, спросила Тереса, – а вам удаётся не идеализировать её? – Горацио вскинул брови, и она пояснила: – Ведь это так просто. Я отлично знаю, что Ларри был мошенником, что он мне изменял, что любил выпить… Боже, мне казалось, я никогда не забуду гримасу отвращения и брезгливости на его лице в тот день, когда Джеки притащила домой Тодда! Щенок наделал лужу, а по выражению лица Ларри можно было подумать, что он нагадил прямо ему самому в штаны! Я всё это знаю, но всё чаще ловлю себя на том, что вспоминаю только хорошее из того, как мы прожили эти тридцать лет. И даже начинаю думать, что лучше быть не могло и уже не может…
Горацио хотел сказать, что они с Марисоль провели вместе слишком мало времени, но внезапно осознал, что Тереса права. Разве он вспоминал о безрассудстве Марисоль в истории с марихуаной? Думал ли о том, какой она станет через тридцать лет? Будет ли она по-прежнему любить готовить? Как она содержала бы дом, каким могла бы воспитать их ребёнка? Смерть словно освободила его от необходимости думать об этом. Он предавался мечтам, в которых Марисоль могла предстать самой лучшей своей стороной.
– Возможно, вы правы, – Горацио тронул лепестки розы. А ведь он искренне хотел бы помнить Марисоль такой, какой она была. Она не нуждалась в этом преувеличении её достоинств. – Очень жаль, что вы не хотите больше выставляться.
– Какая связь? – сдвинула брови Тереса.
– Я помню ваши картины. Я смотрел на них и видел не рисунок, а мысль. Мне хотелось бы знать, о чём вы думали эти два года.
– Серьёзно? – Тереса взглянула на клонящееся к горизонту солнце. – А который час?
– Половина девятого.
– Тогда я приглашаю вас поужинать, – сказала Тереса, поднимаясь. – Ну же, лейтенант, – усмехнулась она, заметив, что Горацио медлит. – Она теперь действительно идеальная жена. Не ревнует. И всегда будет ждать вас здесь. А столик снимут с брони через полчаса. Знаете, пустить кого-то в свою студию – это интимнее, чем пустить кого-то в свою постель…
– У меня есть одна просьба, – сказал Горацио. Тереса вопросительно приподняла бровь. – Покажите мне рисунок, – попросил Горацио, взглядом указывая на карман её кардигана, в котором исчез альбом.
Тереса прищурилась, затем пожала плечами и протянула ему вырванный из альбома листок.
Горацио не без внутреннего трепета взял его в руки. Каким увидела его эта женщина?
Скорее набросок, чем настоящий рисунок. Надгробие, тёмная фигура рядом, чёткий, почти чёрный профиль, обращённый вверх, к кроне дерева. Ничего особенного на первый взгляд. Но тут ветер шевельнул листок, и у Горацио перехватило дыхание. Казалось, крона дерева сложилась, словно паззл, на миг открыв знакомое лицо. Как наваждение. Всматриваешься – и ничего не видишь, переплетённые ветви, листья, вот и всё. Но стоит хоть на дюйм отвести взгляд, как краем глаза тут же выхватываешь знакомые черты. Вот глаза, вот улыбка, вот длинные вьющиеся волосы.
И только через несколько минут Горацио осознал, что схематичность ему лишь почудилась. Весь остальной мир на рисунке был полупрозрачен. Надгробия, деревья, машины, люди. Все – словно за стеклом.
– Можете оставить его себе, – очень тихо сказала Тереса. Её взгляд был странно виноватым.
– Спасибо, – Горацио аккуратно сложил листок и убрал в карман пиджака. – Я с удовольствием поужинаю с вами, Тереса, – хрипловато сказал он и подал руку женщине в растянутом выцветшем кардигане поверх вечернего платья.
Автор: Tinka1976
Бета: dragonseul
Размер: мини, 1568 слов
Канон: CSI: Miami
Пейринг: Горацио Кейн/Марисоль Делко, Горацио/ОЖП
Категория: гет
Жанр: флафф, романс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Во время очередного визита на кладбище Горацио встречает странно одетую женщину. Но, как известно, по одёжке только встречают.
читать дальше
Цветок был всего один. Скромная, очень нежная розочка. Не букет, как на годовщину их встречи или день её рождения. Этот день не был чем-то памятен. Обычный рабочий день, до отказа наполненный исковерканными судьбами и чужим страданием, выглядывающим из каждой улики.
В такие дни Горацио старался не приезжать сюда. Не хотел, чтобы вся та грязь, с которой он имел дело по долгу службы, как-то связывалась с Марисоль. К ней он обычно приезжал поделиться чем-то радостным. Успешно завершённым делом, спасёнными жизнями, благодарностью родных.
Сегодня поделиться было нечем, но Горацио вдруг очень захотелось приехать. Посидеть, прижимаясь к нагретому за день камню надгробия, словно к тёплому боку. И – что греха таить – помечтать.
Ни на секунду не забывая о том, что этому не суждено сбыться, представить небольшой уютный дом, наполненный вкусными кухонными запахами и детским смехом.
Боковым зрением Горацио видел, как на дороге остановилось такси, и из него вышла странная женщина. Он так и подумал сразу – странная, а в следующий миг удивился, почему в голову пришло именно это слово. И только когда женщина неуверенно пошла вдоль надгробий, сунув руки в карманы и по самую колодку увязая в земле, он понял: туфли и кардиган. Дорогие изящные туфли на довольно высоком каблуке явно не были предназначены для прогулок по кладбищам. К ним полагался бы не менее дорогой и элегантный костюм или вечернее платье. А на женщине был растянутый кардиган крупной вязки, с подвёрнутыми рукавами и очень глубокими карманами. Когда-то кардиган был сиреневым, но сейчас от цвета осталось одно воспоминание. Такой кардиган можно надеть для работы в саду поздней осенью или, на худой конец, в такой можно укутаться, посиживая в беседке: в том же саду, только зимнем, среди прихваченной инеем травы, с непременной кружкой горячего глинтвейна в руках.
Эта несуразица несколько изменила направление мыслей Горацио. В Майами не бывает заморозков, но он прекрасно представлял, как они могли бы сидеть таким зимним вечером на террасе или на качелях на заднем дворе. Холодный ветер трепал бы листья пальм, а Марисоль наверняка не преминула бы опробовать какой-то новый рецепт глинтвейна. Горацио усмехнулся, живо представив нетерпеливый блеск её глаз, пока она, затаив дыхание и удерживая готовую озарить её нежное личико улыбку, пытается угадать, по вкусу ли ему пришлась такая вариация напитка.
Он практически чувствовал вкус этого глинтвейна на языке, когда тихое чертыхание неподалёку вырвало его из раздумий. Оказалось, та странная женщина шла в его сторону, вглядываясь в надписи на надгробиях. Споткнувшись в очередной раз из-за ушедшего глубоко в землю каблука, она негромко выругалась, сняла туфли и дальше пошла босиком.
– Извините, – обнаружив, что её заметили, сказала она, – это тридцать девятый ряд? Мне казалось, он где-то тут, недалеко от входа.
– Всё верно, – кивнул Горацио. – Только вам нужно было попросить таксиста подвезти вас к южному входу.
– О, – усмехнулась она. – Это утешает. А то я начала опасаться, что впадаю в маразм.
С этими словами женщина опустилась на землю прямо там, где стояла, небрежно бросив свои туфли на траву, и достала из необъятных карманов кардигана блокнот такого большого формата, что его можно было бы назвать миниатюрным альбомом. Выудив из другого кармана карандаш, она начала торопливо писать что-то в блокноте. Понаблюдав некоторое время за ней, Горацио решил, что блокнот всё же следует считать альбомом – судя по хаотичности движений, женщина не писала, а рисовала.
– А вы не могли бы снова посмотреть наверх? – внезапно попросила она, не прекращая своего занятия. – Так, как вы смотрели, когда я подходила.
Горацио выполнил просьбу, продолжая краем глаза наблюдать за взбалмошной незнакомкой. Почему-то он считал, что художники не спрашивают разрешения только у неодушевлённых предметов.
– Я не буду это выставлять, – сказала женщина, словно услышав его мысль. – Я больше не буду ничего выставлять. Скорее всего, никто вообще этого не увидит.
– Даже я? – усмехнулся Горацио.
– Вы? – казалось, женщина всерьёз раздумывает над этим простым вопросом. – Наверное, вы имеете право взглянуть, – решила она.
– Но вам не хотелось бы показывать?
Женщина молча пожала плечами и села удобнее, поджав ногу под себя. От этого движения полы кардигана разошлись, и Горацио убедился в правильности своей догадки: под ним оказалось что-то дорогое и красивое, судя по переливам ткани, туго обтянувшей бёдра художницы.
– Вы сбежали с выставки?
– Что? – женщина наконец посмотрела прямо ему в лицо. – А… Нет, – тряхнула головой она. – Я не выставляюсь с тех пор, как… – движения карандаша замедлились. – Вы часто приходите к ней? – Горацио замешкался с ответом от столь неожиданной смены темы, а женщина продолжила: – Мне кажется, часто. А я не была здесь с похорон. Как думаете, это значит, что я бесчувственная?
– Я думаю, это значит, что вам больнее, чем другим, – помолчав, ответил Горацио. – Впечатлительным людям вообще бывает сложно находиться на кладбище.
– Может быть, – карандаш снова летал над листом. – Но я ужасно злилась. Мне до сих пор иногда кажется, что он предал меня.
– Но злились вы на себя, за то, что невольно предали его, оставшись в живых, когда он мёртв?
– О, нет, – женщина усмехнулась и покачала головой. – Если бы он не предал меня, они тоже были бы живы. Ларри было всего сорок восемь, как и мне. Мы учились в одном классе и поженились сразу после школы. Кто мог сказать, что он станет аферистом и кинет компаньонов? А они устроили так, что его машина потеряла управление и врезалась в стену за день до того, как мы отметили бы тридцатую годовщину свадьбы. Нашей дочери было столько же, – она кинула быстрый взгляд на надгробие с датами рождения и смерти.
– Марисоль – моя жена, а не дочь, – покачал головой Горацио.
– Простите, – женщина смутилась, потом лукаво улыбнулась. – Ей повезло в любом случае.
– Так вы – Тереса Киллиан? – Горацио сопоставил данные и вспомнил это дело. Автокатастрофа, двое погибших. Это было два года назад. Неужели она с тех пор так и не была на кладбище?
– Вы меня знаете? – Тереса зябко повела плечами, резким движением захлопнула альбом, сунула его в карман. – Ах, да… – словно что-то припомнив, поморщилась она.
– Тереса, я не осуждаю вас, – торопливо сказал Горацио. – Мои коллеги вели расследование и вынуждены были задавать вам вопросы. Даже если они были неприятными.
– Ваши коллеги дружно поражались моей слепоте, – горько усмехнулась Тереса. – Что ж, они были правы. Прошло всего два года, а я ухитрилась вновь совершить ту же ошибку. Довериться проходимцу. Обручиться с ним. И вот сегодня он привёл свою любовницу. Думал, я не замечу ничего и организую ей ковровую дорожку под сенью своей славы…
Горацио молчал. Все слова о том, что художник видит мир и людей не так, как другие, иначе ему никогда не стать известным, о том, что доверчивость – не порок, что все ошибаются, казались выспренними и даже грубыми.
– Скажите, – внезапно оборвав сама себя, спросила Тереса, – а вам удаётся не идеализировать её? – Горацио вскинул брови, и она пояснила: – Ведь это так просто. Я отлично знаю, что Ларри был мошенником, что он мне изменял, что любил выпить… Боже, мне казалось, я никогда не забуду гримасу отвращения и брезгливости на его лице в тот день, когда Джеки притащила домой Тодда! Щенок наделал лужу, а по выражению лица Ларри можно было подумать, что он нагадил прямо ему самому в штаны! Я всё это знаю, но всё чаще ловлю себя на том, что вспоминаю только хорошее из того, как мы прожили эти тридцать лет. И даже начинаю думать, что лучше быть не могло и уже не может…
Горацио хотел сказать, что они с Марисоль провели вместе слишком мало времени, но внезапно осознал, что Тереса права. Разве он вспоминал о безрассудстве Марисоль в истории с марихуаной? Думал ли о том, какой она станет через тридцать лет? Будет ли она по-прежнему любить готовить? Как она содержала бы дом, каким могла бы воспитать их ребёнка? Смерть словно освободила его от необходимости думать об этом. Он предавался мечтам, в которых Марисоль могла предстать самой лучшей своей стороной.
– Возможно, вы правы, – Горацио тронул лепестки розы. А ведь он искренне хотел бы помнить Марисоль такой, какой она была. Она не нуждалась в этом преувеличении её достоинств. – Очень жаль, что вы не хотите больше выставляться.
– Какая связь? – сдвинула брови Тереса.
– Я помню ваши картины. Я смотрел на них и видел не рисунок, а мысль. Мне хотелось бы знать, о чём вы думали эти два года.
– Серьёзно? – Тереса взглянула на клонящееся к горизонту солнце. – А который час?
– Половина девятого.
– Тогда я приглашаю вас поужинать, – сказала Тереса, поднимаясь. – Ну же, лейтенант, – усмехнулась она, заметив, что Горацио медлит. – Она теперь действительно идеальная жена. Не ревнует. И всегда будет ждать вас здесь. А столик снимут с брони через полчаса. Знаете, пустить кого-то в свою студию – это интимнее, чем пустить кого-то в свою постель…
– У меня есть одна просьба, – сказал Горацио. Тереса вопросительно приподняла бровь. – Покажите мне рисунок, – попросил Горацио, взглядом указывая на карман её кардигана, в котором исчез альбом.
Тереса прищурилась, затем пожала плечами и протянула ему вырванный из альбома листок.
Горацио не без внутреннего трепета взял его в руки. Каким увидела его эта женщина?
Скорее набросок, чем настоящий рисунок. Надгробие, тёмная фигура рядом, чёткий, почти чёрный профиль, обращённый вверх, к кроне дерева. Ничего особенного на первый взгляд. Но тут ветер шевельнул листок, и у Горацио перехватило дыхание. Казалось, крона дерева сложилась, словно паззл, на миг открыв знакомое лицо. Как наваждение. Всматриваешься – и ничего не видишь, переплетённые ветви, листья, вот и всё. Но стоит хоть на дюйм отвести взгляд, как краем глаза тут же выхватываешь знакомые черты. Вот глаза, вот улыбка, вот длинные вьющиеся волосы.
И только через несколько минут Горацио осознал, что схематичность ему лишь почудилась. Весь остальной мир на рисунке был полупрозрачен. Надгробия, деревья, машины, люди. Все – словно за стеклом.
– Можете оставить его себе, – очень тихо сказала Тереса. Её взгляд был странно виноватым.
– Спасибо, – Горацио аккуратно сложил листок и убрал в карман пиджака. – Я с удовольствием поужинаю с вами, Тереса, – хрипловато сказал он и подал руку женщине в растянутом выцветшем кардигане поверх вечернего платья.
@темы: CSI:Miami, творчество, фанфики, ФБ-2015, Горацио Кейн, Фандомные игры